Отправлено: 03.08.08 07:04. Заголовок: Что такое антинаука. Дж.Холтон. "Вопросы философии", 1992, N 2 (начало)

12.05.2005
Что такое антинаука. Дж.Холтон. "Вопросы философии", 1992, N 2

Что такое "антинаука"?

Дж. ХОЛТОН

Я придаю особое значение тому обстоятельству, что первая американо-советская конференция по социальным и политическим аспектам науки и техники была посвящена "антинаучным тенденциям в культуре США и СССР". Культурологи традиционных ориентаций, наверное, сочли бы более важной и уместной какую-нибудь другую тему, чем проблема "антинауки". Весьма вероятно также, что многих академических ученых гораздо больше волнует распространение антипатий к традициям западной литературы и искусства. Еще кто-то сочтет более насущными проблемами нашей цивилизации разгул оголтелого национализма, фанатизм религиозного фундаментализма, этническую вражду, — в общем, то торжествующее насилие, которое Фрейд в книге "Почему война?" назвал "инстинктами разрушения". В сравнении с такими сюжетами наша тема выглядит чем-то второстепенным, легковесно-эфемерным. Однако из дальнейшего станет ясно, что выбор нашей темы правомерен и не случаен, в том числе (и не в последнюю очередь) потому, что она исторически и логически тесно связана как раз с теми самоочевидными социальными опасностями и угрозами, о которых я только что упомянул.

Прежде всего мы должны разобраться с приставкой "анти-", чтобы верно уловить суть проблемы. Я вижу свою задачу в данном очерке в том, чтобы наметить способы корректного и отвечающего существу дела обсуждения феномена "антинауки".

Смысл проблемы в первом приближении

Внешне дело выглядит так, будто западные интеллектуалы вознамерились помочь своим советским коллегам в понимании и правильном восприятии хлынувшего наружу в условиях гласности буйного потока публикаций, теле- и радиопрограмм об "иных способах познания" — о мистицизме, астрологии, историях про посещение нашей планеты космическими пришельцами, об исцелении верой и прочих подобных вещах. Точно так же, как в свое время на Западе, среди советской молодежи заметно снижение престижности и интереса к карьере ученого или профессии инженера. Так что можно сказать, колокол тревоги звонит теперь на обоих континентах, призывая нас задуматься над тем, "как суеверия побеждают науку", если воспользоваться названием одной интересной и поучительной книги.

Нас призывают полагаться на всякое без разбору знание, лишь бы только оно обещало лекарство от общественных болезней и возврат общества в здоровое состояние. А ведь вернуться к здоровому обществу мы, дети просвещенного, но кровавого века, считаем своими обязанностью и правом, — к обществу, в котором восторжествовали бы идеалы рациональности, прогресса, в котором не было бы места суевериям, средневековым пережиткам веры в чудеса, знамения, колдовство, мистерии, где люди не творили бы себе ложных кумиров и где широко применялись бы достижения науки.

Говоря по совести, я не знаю дороги в подобный рай. И хотя американским ученым есть что сказать на сей счет, исходя из своего интеллектуального и профессионального опыта, все же с самого начала нас подстерегает множество непростых, но неотступных вопросов. В понятии "антинаука "сплелось воедино множество самых разных смыслов и явлений, однако их объединяет общая направленность против того, что можно назвать "просвещением". В этом агломерате смыслов необходимо различать его основные элементы и, в частности, иметь в виду следующие подразделения: подлинная наука ("добрая", "злая", нейтральная; старая, новая, вновь возникающая); патологическая "наука" (т.е. занятия людей, убежденных, что они творят "подлинную" науку, но на самом деле находящихся в плену своих болезненных фантазий и иллюзий); псевдонаука (астрология, "наука" о паранормальных явлениях, откровенная чепуха и суеверие типа историй о "духах пирамид" и т.п.); сциентизм (чрезмерный энтузиазм веры в силу науки, выражающийся в навязывании вненаучным областям культуры "научных" моделей и рецептов; непомерные претензии технократов, слепо уповающих на всесилие и чудотворство науки и техники, как это, например, проявилось в пропаганде проекта "звездных войн"). Есть и другие, менее определенно выраженные формы. С учетом такого спектра мы сосредоточим свое внимание на одном, но

Burnham J.C. How superstition won and science lost. Rutgers University Press, 1987. Литература на эту тему еще весьма небогата, и обстоятельные исследования феномена антинауки встречаются пока редко. Из наиболее интересных работ можно отметить следующие: Counter-movements inthescience.H. Nowotny andH. Rose (eds.). Dordrecht, 1979; Scienceanditspublics:thechanging relationship. G. Holton andW.A. Blanpied (eds.). Dordrecht, 1976; Limits ot'scientificinquiry. 0. Holton andR.S. Morison (eds.). N.Y., 1979.

наиболее злокачественном проявлении феномена "антинауки", — на том виде псевдонаучной бессмыслицы, который выдает себя за "альтернативную науку", но при этом служит удовлетворению весьма определенных политических замыслов и амбиций. Здесь, пожалуй, советские ученые дадут нам немалую фору, учитывая печальный опыт советской науки, пострадавшей от лысенковщины, от нападок на релятивистскую физику и даже на космологию, которую подозревали в отступничестве от догм энгельсовских писаний по поводу науки и диалектики природы,

Таково проблемное поле, требующее от нас тщательного анализа. Мы не должны дать сбить себя с толку видимостям внешней стороны дела, поскольку нередко бывает так, что то, что на первый взгляд кажется антинаукой, на деле таковой не является, а оказывается еще чем-то третьим. В качестве наглядного примера я могу сослаться на один недавний выпуск популярного в США и Канаде иллюстрированного журнала "Weekly Word News". На его обложке красуется аршинный заголовок: "Встреча Джорджа Буша с космическим пришельцем!" Чуть ниже подзаголовок: "шесть удивительных часов в Кэмп-Дэвиде". И правда, там же помещено большое фото ("Совершенно секретно!") президента Буша, в обнимку беседующего с неким существом. Далее, на внутренних разворотах журнала мы находим еще целую серию снимков "пришельца", сидящего уже в роскошном лимузине и дружелюбно раскланивающегося с журналистами. Все это снабжено объяснением некоего "специалиста-уфолога", из которого мы узнаем, что пришелец явился к нам с миссией мира, и что следующий его визит будет к Горбачеву. Такое вот известие.

Для нас в данном случае важно, что этот красочно оформленный еженедельник, как, впрочем, и великое множество других журналов в Америке, заняты вполне безобидной И курьезной погоней за дешевыми сенсациями, питательной почвой для запуска и раздувания которых служит людское невежество и в которых нет ничего, что тянуло бы на весомую квалификацию "антинауки". Читаешь материалы, публикуемые в журнальчиках подобного рода, и ловишь себя на чувстве, будто ты попал в салон какого-то чудака где-нибудь в Европе этак в веке восемнадцатом: "Чудотворная пилюля сделает Вашу жизнь пикантной!", или — "Пойман кузнечик весом в 10 кг!", или — "У меня пятеро детей, а я все еще девственница (благодаря искусственному оплодотворению)". Кто-то, наверное, посчитает, что здесь мы сталкиваемся с ни чем иным, как превращенной формой веры в чудотворную силу самой науки. Не исключено. Все мы находимся в начале пути познания этих явлений и не можем опереться в своем понимании антинауки на фундаментальные труды, на развитую традицию в специальной литературе. Ее пока просто нет. Я бы хотел представить на суд читателя свои соображения об этом, без сомнения, важном предмете.

Мы на Западе все еще не отдаем себе ясного отчета в причинах зарождения и культивирования разного рода ложных, фантастических и мифических идей. Прежде всего речь в этом случае должна идти о всеобщей научной безграмотности населения, характерной, в частности, и для современной Америки. Положение дел таково, что конкретные факты и цифры, отражающие его, наверняка будут восприняты советскими читателями с недоверием.

Почему феномен "антинауки" должен вызывать у нас тревогу?

Чтобы читатель мог составить себе представление, о чем идет речь, я из всей обширной литературы на эту тему сошлюсь лишь на самую последнюю публикацию — доклад советника президента США по науке Д.А. Бромлея, представленный в Конгресс и озаглавленный: "На пороге 2000 года: мировое первенство". В нем отмечается, что научная грамотность американского общества находится на следующем уровне: половина опрошенного взрослого населения не знает, что Земля обращается вокруг Солнца за 1 год. По результатам других исследований, например, И. Миллера "Уровень общественного понимания науки и технологии в США" (1990), стало известно, что менее 7% взрослых американцев обладают некоторым эталонным уровнем научной грамотности в широком смысле этого понятия; только 13% обладают, по крайней мере, минимальным уровнем понимания смысла и целей научного познания; зато целых 40% не согласны с утверждением, что астрология — это вообще не наука. В своем исследовании И. Миллер, в частности, отмечает: "Профессия учителя переживает кризис... В настоящее время на одного новичка, посвятившего себя преподаванию математики или естествознания, приходится 13 учителей по этим дисциплинам, навсегда покидающих свою профессию". Процент же учителей, прошедших за время обучения в университете стандартный минимум по курсам наук, распределился следующим образом: по биологии— 21%, по химии — 31%, по физике — 12%. Для почти 30% всех высших школ США типичной является ситуация, когда курс физики вообще не включен в учебную программу. Только 20% всех выпускников университетов США прошли какой-либо курс физики. "Согласно последним сравнительным оценкам состояния мировой науки, учитывающим положение в 12 странах, наши студенты оказались на 9-м месте по физике, 11-м — по химии и последнем — по биологии... В области математики наши 13% специализирующихся в ней студентов уступают другим странам, где специализируются не менее 25%".

Приведенные результаты свидетельствуют, что со времени публикации в 1983 г. важного правительственного доклада "Нация в опасности: императив реформы образования" не произошло каких-то решающих перемен.

В том, что лишь столь незначительная доля населения США, всего 7% взрослых, может быть признана научно грамотной, и это в наши дни, когда поражающие воображение достижения науки и техники как никогда ранее наглядны и красноречивы, —можно усмотреть не только своего рода иронию истории, но и серьезную проблему, требующую внимательного изучения. К чисто теоретическому значению этой проблемы добавляется и политический аспект: при демократическом устройстве общества все граждане, как бы малограмотны и невежественны они ни были имеют законное право на участие в принятии решений, существенное место в которых в современных условиях принадлежит научно-технической стороне дела. В этом обстоятельстве кроется возможность крупных политических ошибок и дестабилизации общества. Как я постараюсь показать дальше, история уже неоднократно доказывала, что невнимание к роли и значению науки, недоучет или прямое игнорирование научного миропонимания могут повлечь за собой самые опасные последствия, открыть дорогу самым зловещим общественным силам.

Но и противоположное положение дел, — когда народ "безмолвствует", пребывает в апатии и пассивности, — не добавляет обществу безопасности и стабильности. Надо со всей ясностью осознать: нравится кому-то современная наука или не нравится, но без постоянной поддержки государством и общественными институтами научных исследований и разработок, без участия интеллектуалов-экспертов в принятии политических решений человечество никогда лучше жить не станет. Никакого нежно-томного полинезийского рая или патриархального аграрного эдема нам не видать, зато чудовищные

Из числа последних наиболее репрезентативных исследований уровня общественной грамотности и отношения общества к науке и технологиям см.: National science board. Science and engineeringindicators. 1989. Washington, 1989: Niemi R.G., Mueller }.. Smith T.W. Trendsin public opinion: a compendium of survey data. N.Y.. 1989.

катастрофы отнюдь не исключены. Мы должны помнить, что глобальная ситуация на нашей планете далека от равновесия, а наличный уровень наших знаний и способ практического вмешательства в природу, судя по всему, далеко не достаточны, чтобы обеспечить человечеству надежное будущее.

Таковы, вкратце, те мысли, на которые наводит тема антинауки и которые беспокоят сегодня многих западных интеллектуалов академических профессий.

Сами по себе все эти астрологи, спириты и тому подобные мелкие паразиты на духовном теле современной культуры могут вызвать разве что холодное недоумение или снисходительную усмешку, нежели рассматриваться как серьезное общечеловеческое явление. Это так, но все же мы должны уметь видеть за всем многообразием данного феномена, — который неразрывно связан, помимо всего прочего, еще и с исторической, географической и т.п. безграмотностью, о чем здесь лучше вообще не вспоминать, — нечто такое, что способно внушить нешуточную тревогу, а именно, некий фатальный провал, обморок самосознания современного человечества. Еще в начале нашего столетия О. Шпенглер внушал ошарашенной публике, что идеи новейшей науки, самый тип ее сознания пропитаны смертельным ядом распада, неотвратимо ведут к закату западной цивилизации. В качестве причины он ссылался на некую "метафизическую усталость" Запада. Другой влиятельный мыслитель, М. Вебер, сравнил метод естествознания с процессом совлечения с мира покровов тайны и очарования, что, по его словам, ведет к утрате чувства "всякого смысла, выходящего за грань чисто практического или технического интереса, о чем с такой силой сказал в своем творчестве Лев Толстой"(3). Как могло случиться, что к исходу XX столетия недопонимание подлинного значения науки, — которое само по себе столь обыкновенно и всеобще, — стало причиной и симптомом культурного упадка?

Было бы грубым упрощением думать, что все дело сводится к сложностям социального развития, хотя и этот фактор не стоит упускать из виду при всестороннем анализе. Ссылка на "усталость" цивилизации имеет под собой определенные исторические основания. Глубокий анализ этой концепции, аналогичных процессов в древней истории содержится в последней главе ("Страх свободы") книги Е.Р. Доддса "Греки и иррациональное"(4). Расцвет древнегреческого Просвещения в VI в. до н.э., последовавший за гомеровской эпохой, характеризуется этим автором как "прогрессивный переход греков от мифологического к рациональному мышлению". К концу периода правления Перикла маятник качнулся в обратную сторону, и преподавать астрономию или высказываться в скептическом духе по поводу сверхъестественного стало в греческом полисе небезопасно. Всевозможные культы, астрологические пророчества, магическое врачевание и тому подобные практики стали симптомом наступившего длительного периода реакции и упадка, который Доллс назвал "возвратом к Иррациональному". Встает вопрос: не вступаем ли и мы, как когда-то древние греки, в заключительную фазу второго великого эксперимента с рационализмом, отсчет которого начался с Научной революции и века Просвещения? Нельзя ли усмотреть в современной культурной ситуации некие параллели с процессами, приведшими античность к краю пропасти, — а именно с таким, например, обстоятельством: "После того как греческие интеллектуалы стали все глубже погружаться в свой внутренний мир (начиная со времени позднего Платона), общественное сознание оказалось покинуто своими прежде строгими пастырями на произвол судьбы,

'Weber М. Science and a vocation (1918) — "Daedalus". 1958. N 1. p. 117.Dodds E.R. The Greeks and the irrational. Boston, 1957. Более подробный комментарий этой книги я предпринял в работе: Holton G. The advancement of science and its burdens. Cambridge. 1986, ch. 10.

без защиты, без руководства; лишенный требовательных наставников обыватель, надо думать, не без чувства облегчения вернулся к радостям и удобствам допотопного миропонимания".

К концу V в. до н.э. "крепнущему рационализму интеллектуалов противостояли симптомы регресса общественного сознания", "рецидивы так и не изжитых верований": и разрыв между ними расширялся, приближаясь к черте, за которой должно было последовать "полное отчуждение" Лишенные интеллектуального водительства и опеки в период "сумерек кумиров", массы стали легкой добычей воспрянувшей астрологии и подобных ей вещей. Во многом это произошло из-за политических причин и условий: этот период пришелся на тревожные десятилетия, предшествующие завоеванию Греции Римом, когда жизненно важно было прогнозировать ближайшие события. До этого на протяжении целого столетия свободный грек вполне комфортно чувствовал себя в условиях интеллектуальной свободы. Но вот все переменилось, все предстало в совсем иной, пугающей перспективе: уж лучше строгая предопределенность астрологической Судьбы, чем это гнетуще-тягостное ежедневное бремя выбора и ответственности, чем эта свобода, которая не несет ни ясности, ни надежности.

Как ни услышать за этой "логикой" грозного голоса Великого Инквизитора из "Братьев Карамазовых" Ф.М. Достоевского? Позволю себе цитату из этой книги: "Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою судьбу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас"... Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастья, — эти силы: чудо, тайна и авторитет."

Можно, наверное, несколько ослабить тягостное впечатление от этой мрачной картины, указав, например, на такую немаловажную вещь, как практически всеобщий энтузиазм и очарованность достижениями высоких технологий в развитых странах в наши дни. Обнадеживают и такие факты: хотя меньше половины взрослого населения США убеждены в эволюционном происхождении человека из органического мира; хотя каждого второго взрослого ставит в тупик задача определить одну сторону квадрата при известной другой его стороне, — все же американское общество в своем большинстве при ответах в различных социологических опросах выражают значительно большую уверенность в потенциальной возможности науки и техники творить добро, чем выражают ее в ходе аналогичных опросов жители других индустриальных стран, таких, в частности, как Франция и Япония. Интересно, что на сохранении довольно высокого уровня интереса и уважения к науке со стороны общественного (далеко не всегда компетентного) мнения не сказывается непосредственно весьма противоречивое отношение простых людей к самим ученым. А ведь оно не столь уж благожелательно. В Америке конца XX века отнюдь не наука, а религия, как и во времена пилигримов XVII века, остается, судя по всему, наиболее влиятельной силой как в частной, так и в общенациональной жизни. Положение в точности таково, как его описал еще Токвилль в 1830-х гг. Около одной трети взрослого населения (из которого большая часть принадлежит к евангелическим сектам) подтверждает, что верит в воскрешение; более половины — верят в возможность повседневных чудес благодаря молитве; 60% — заявляют, что верят в буквальное существование Ада для проклятых. Финансовые дотации, выделенные в 1990 году на поддержку религиозных организаций, составили круглую сумму в 54 млрд. долларов.

Во всех этих фактах я вижу проявление полного отсутствия в общественном сознании чувствительности к противоречиям, — и это при том, что современное, основанное на науке, мировоззрение в основной своей части возникло именно как реакция на подобные противоречия; впрочем, оно до сих пор еще не в состоянии навести мосты над пропастью между двумя непреложными императивами — знанием и верой. Но, несмотря на это, подавляющее большинство простых американцев вообще не испытывает никакого внутреннего разлада или неудобства от конфликта между этими разнородными силами.

Аналогичным образом, хотя в США широко распространены взгляды, обычно признаваемые за антинаучные (например, вера в НЛО), все же есть веские основания считать, что и они не суть что-то монолитное и однородное. Точнее было бы рассматривать их как комплексы, где слитно сосуществуют потенциально противоположные идеи и формы сознания. А это, как мы увидим ниже, открывает возможность поиска путей направленного влияния на сознание людей и изменения их взглядов. Подобно тому как различные тектонические пласты Земли дрейфуют в противоположных направлениях, вызывая время от времени стихийные катастрофы, так и разнородные элементы, образующие структуру мировосприятия обыкновенного человека нашего времени, далеко не образуют единого гармонического целого. Как понимал уже Великий Инквизитор Достоевского, либеральное, взлелеянное эпохой Просвещения сознание заблуждается, считая, что уже может праздновать победу. Ведь и в самом деле, "пронаучная" картина мира конца XX в. представляет взгляды и позицию зыбкого, уязвимого, отнюдь не могущественного общественного меньшинства. Ситуация усугубляется еще и тем, что ученые и другие интеллектуалы не образуют сплоченной социальной группы; они не смогли выработать достаточно эффективных социальных институтов или каких-то иных организационных форм, чтобы обсуждать и регулировать разногласия и конфликты даже в собственной среде, не говоря уже о дискуссиях с другими слоями общества — например, о границах и возможностях науки, ее отношениях с другими формами духовной и культурной жизни общества. Непростые взаимоотношения по линии "наука—технология— общество" даже внутри большинства ведущих университетов — лишь одно из подтверждений этого печального диагноза, недостатка внимания к сложившемуся положению.

Антинаука как альтернативное миропонимание: отрицание права науки на истину

Очевидное наличие внутренних противоречий — это основание для того, чтобы перейти к рассмотрению феномена антинауки на другом уровне анализа и постараться понять средствами более точного языка, что в действительности имеется в виду, когда говорят об "антинауке" и что следует из этого для оценки будущего нашей культуры и цивилизации. Мы должны начать с констатации того факта, что нет и никогда не было какой-то особой антинаучной культуры в том смысле, который был бы противоположен типу культурной деятельности, известной как "наука", определенному, например, в "Американском этимологическом словаре английского языка" следующим образом: "Наблюдение, классификация, описание; экспериментальное исследование и теоретическое объяснение естественных явлений". Хотя, возможно, с точки зрения философии и методологии науки такое определение выглядит не слишком удовлетворительно, я лично не знаю никого из даже,самых ярых "антиученых"-дионисийцев, кто бы возразил против отнесения себя к

cm.: trends in public opinion: a compendium ot survey data.

охарактеризованному таким образом роду деятельности. Больше того, феномен антинауки ни в коем случае не представляет собой неполной, ущербной или невежественной версии "правильного" научного мировоззрения, которое, как считает большинство ученых, выражает суть нашей цивилизации на данном этапе исторического развития. Ничего подобного. На самом деле, — если оставить в стороне банальные, сравнительно безвредные и невежественные претензии и суеверия, — в своей наиболее глубокой и изощренной форме так называемая антинаука представляет собой, говоря прямо и без обиняков, заявку на ясное, четкое, конструктивное и функциональное, потенциально всеохватывающее альтернативное миропонимание, в рамках которого декларируется возможность "науки", весьма отличной от той. которая известна нам сегодня;утверждается, что историческое значение этого альтернативного миропонимания заключается ни в чем ином, как в том, чтобы отвергнуть, развенчать, преодолеть классическую западную науку в широком смысле этого понятия. Причем преодоление и отрицание распространяется как на онтологические, так и на гносеологические основы и принципы науки, и прежде всего на ее традиционные, неотъемлемо и органично присущие ей экспансионистские амбиции определять и указывать смысл и направление прогресса человеческого общества. Иначе говоря, мы сталкиваемся здесь с давним, упорным и неуступчивым внутрикультурным противоборством, разрядки которого вряд ли можно ожидать в обозримом будущем.

Многие ученые, которые, не подозревая о подобных вещах, простодушно и беззаветно трудятся на узких делянках своих специальных областей знания, по-видимому, немало удивятся, услышав о таких поползновениях против научного познания. Между тем во всех развитых обществах между конкурирующими политическими силами всегда велись острые споры вокруг трех краеугольных категорий социального бытия: власти, производства и веры. Наука, которая представляет собой нечто гораздо более серьезное, чем досужий интеллектуальный спорт элиты в стенах отгороженных от мира лабораторий, все глубже и необратимей вовлекается в этот спор, — глубже, чем едва ли не все остальные из его нынешних участников. Начиная с XVII столетия, наука чем дальше, тем более наступательно и жестко заявляет о своем преимущественном праве судить обо всех трех из названных проблем, — праве, утверждаемом за счет прежних претендентов на монопольную истину и первенство в культуре и вопреки им.

Со времен Ф. Бэкона и Ньютона, пообещавших осуществить мечту, соответственно, о всемогуществе знания и всеединстве науки (о чем еще не перестали грезить их последователи), наука и порождаемые ею технологии немало потрудились над тем, чтобы внедриться, подчинить себе и в корне преобразовать эту триединую связку "власть — производство — вера". Отнюдь не только на большей точности расчетов планетарных орбит и траекторий орудийных ядер обосновывала наука свою претензию на право первенства в культуре и всеобщего почтения к себе; свою роль наука утверждала перекройкой всей системы донаучных, традиционалистских представлений о мире. На протяжении уже трех столетий научный разум ставит себе в заслугу проект построения неопровержимой, всеохватывающей, целостной картины мироздания, основанной на принципах и методах рационального познания. В этом наука с самого начала видела свою миссию, свой Святой Грааль. Нечего и говорить, что столь далеко идущие "имперские" амбиции провоцировали традиционно доминировавшие в западной культуре формы духовной деятельности, вызывали их ответное отчаянное сопротивление в борьбе за сохранение своего места под солнцем.

В XIX в. притязания и намерения науки стали уже более трезвыми, меньше напоминали род некого новейшего религиозного фанатизма. Но при этом их амбициозность, по сути дела, не только не ослабла, но даже возросла. Дж. Фрэзер, автор "Золотой ветви", доказывает, что западная цивилизация прошла в своем развитии последовательно несколько стадий: от мифа через религию к науке. Конечно, взятый буквально, этот вывод ошибочен — ведь сегодня мы по-прежнему существуем как бы в кипящей смеси из всех трех названных духовных комплексов, каждый из которых не прекращает попыток подорвать репутацию всех остальных, оспорить их законность в качестве фундамента нашей культуры. Так, например, романтики XIX в. пропагандировали так называемую "визионерскую физику" в противовес классической механике того времени, считая вслед за поэтом У. Блейком, что Ньютон, Локк и Бэкон суть не что иное, как "инфернальная троица", проводники сатанинского влияния на человечество. Наряду с этими взглядами прошлое столетие стало свидетелем расцвета месмеризма, френологии, спиритического столоверчения и даже попыток гальванического сотворения жизни.

К концу прошлого столетия в Европе возникло и стало шириться движение, провозгласившее "банкротство науки". Еще и сегодня существует множество всякого рода групп и объединений, пытающихся противостоять тому, что они называют гегемонией науки в нашей культуре. Эти группы не образуют внутренне единого организованного движения и, по сути, мало интересуются делами друг друга. Часть из них фокусирует внимание на эпистемологических проблемах и принципах науки, часть — на технологической реализации результатов научного познания, третьи уповают на возврат к романитизированной домодернистской версии науки и познавательной деятельности. Но всех их объединяет то, что каждая из них на свой лад и толк отстаивает, ни много ни мало, тезис о конце науки в том ее виде и смысле, который сегодня общеизвестен. Это обстоятельство и превращает все хаотическое и рассеянное их множество в некий стихийный консорциум, связанный единством цели.

Укажем здесь четырех наиболее одиозных участников этого "контрдвижения", этой доблестной когорты ниспровергателей научного разума. Если начинать с наиболее серьезного из них в интеллектуальном и смысловом отношении, то речь должна идти о том течении в современной философии, которое утверждает, что статус науки не выше статуса любого полезного в практическом смысле, функционального мифа (это выражение введено в оборот профессором Кэмбриджского университета Мэри Хессе). Я уж не говорю здесь о новейшем крыле в социологии науки, вышедшем далеко за рамки своей вполне разумной исходной задачи и вознамерившемся, по словам Б. Латура, "стереть грань между наукой и вымыслом".

Следующий персонаж — малочисленная, но довольно-таки влиятельная ...