Отправлено: 14.08.09 02:36. Заголовок: ПОЛИТ//Конец социологизма: перспективы социологии науки-2

... психологизм, он расчищает место трансцендентальному, его решение предполагает переосмысление эпистемологической проблематики. Латур же уходит в онтологию, в попытку иного, не трансцендентального, но онтологического обоснования социологического знания. В конце концов, Гуссерль – философ, Латур – социолог. Отказ объяснять «познание как психологическое и через психологическое» приводит Гуссерля к необходимости переосмыслить природу познания. Отказ объяснять «познание как социальное и через социальное» приводит Латура к необходимости переосмыслить природу социального.

Мы еще вернемся к различию латуровского и гуссерлевского способа «разгерметизации» объяснений.

Хотя этот сюжет и так уже напоминает сценарий боевика, невозможно удержаться и не набросать вторую сюжетную линию – линию повторного столкновения двух нарративов: психологизма и социологизма. Именно они (а не борцы с ними) - подлинные герои нашей истории.

Не выдержав войны на два фронта – с философией и социологией, – психологизм XIX в. отступил. Психологи – вместо того, чтобы искать психологические основы научного познания, создавать «универсальные психологические концептуализации всего» и выступать в качестве Главных Публичных Экспертов, – занялись психологией. Изучая в лабораториях механизмы научения, они не экстраполировали своих выводов на науку в целом. Получив некоторый валидный результат, не стремились распространить его на широкие классы социальных и исторических явлений (исключение здесь, пожалуй, составляют эксперименты Милгрэма). Им периодически напоминали о пропасти, разделяющей лабораторию и «реальный мир» (см. критику экспериментов Милгрэма), тем самым, ограничивая возможности новой экспансии. Однако отказ от экспансии не снял с психологии проклятья «психологизма» (которое гораздо страшнее черных меток «историцизма», «логицизма» или «экономизма»). И если лабораторным психологам-экспериментаторам было относительно легко смириться с ограничениями экстраполяции (иногда когнитивный диссонанс – это просто когнитивный диссонанс, а не симптом деградации современного капиталистического общества и не метафора всякого научного поиска), то психологам-теоретикам – и, в особенности социальным психологам-теоретикам – пришлось гораздо тяжелее. Список их обид на философию и социологию копился десятилетиями.

Этот счет выставил Серж Московичи. Здесь обида и на Карла Поппера (заявившего: «Несомненно, лучше пытаться объяснить психологию через социологию, чем наоборот»), и на Жана Бодрийяра (за фразу «Юрисдикция психологического анализа на все эти символические вещи – такие блистательные: дикари, смерть, двойник, магия – более опасна, чем юрисдикция анализа экономического»), и на Юргена Хабермаса (написавшего о Дж. Г. Миде: «…теория общества у него сужается до социальной психологии»), и на Рене Жерара (за описание опасностей психологизма при рассмотрении ритуалов), и на Георга Лукача (за презрительное отношение к описаниям «психологического состояния пролетариев», вместо изучения сознания пролетариата как класса)… Список кажется бесконечным. Но вывод представляется вполне обоснованным: «Да, ничто не вызывает такого озлобления, как “психологизм”, ставший недостатком, которого надо избегать, грехом против знания и позорной меткой… Социологическое объяснение царит над всеми другими объяснениями. Оно должно занимать место органа в ансамбле инструментов. “Все есть вода”, - говорили первые философы. “Все есть общество”, – говорим мы, и этот принцип определяет и объединяет результаты, полученные в различных исследовательских областях».

Отсюда и исследовательский проект Московичи: показать, что: а) социологические объяснения никогда не были гомогенными, они всегда имплицитно подразумевали психологические факторы; б) homo sociologicus как главный персонаж социологической теории умер, этот концепт не в состоянии уже ничего объяснить – на место ему приходит человек иррационально верующий, homo credens. Дюркгейм отобрал у психологии самоубийство, Московичи пытается отобрать у социологии ее главное достояние – социологистское объяснение религии. Указав социологическому объяснению на его место – между психологией и экономикой.

«Последний крестовый поход» психологов на социологию интересен – прежде всего, своей критикой социологизма, – но, кажется, обречен стать историей еще до своего завершения. Уж слишком этот проект напоминает реванш. Слишком сильно желание поквитаться с покойным Дюркгеймом. Поэтому в нашем эпистемическом боевике, скорее всего, не будет сцены эффектной финальной битвы: предрассудки девятнадцатого столетия – плохое орудие в борьбе с предрассудками столетия двадцатого. Битва покойника-психологизма с умирающим социологизмом – тоскливое зрелище.

Тем не менее, есть в этом сюжете одна важная деталь. Вряд ли психологизм смог бы «восстать из мертвых» и покуситься на святые для социологии земли, если бы не расшаталась аксиоматика социологического объяснения. (Подобно тому, как психолог-экспериментатор Д. Канеман вряд ли получил бы Нобелевскую премию по экономике за свои эксперименты, если бы не пошатнулась аксиоматика экономической рациональности.) Не случайно работа Московичи получила Европейскую премию Амальфи – награду, которую социологи, историки и политологи присуждают обычно себе подобным.[36] Социологизм теряет свою свирепую убедительность и интуитивную достоверность. «Акела промахнулся».

Основная опасность для социологизма исходит не «извне» – не от психологии, экономики или биологии. Нет для социологизма большей опасности, чем сам социологизм. (Что весьма наглядно доказала социология науки.) И потому его медленный распад – не результат психологистского реванша, а следствие череды «внутренних» ревизий.

Вот ревизия Джеффри Александера, который создает «культурсоциологию» в пику «социологии культуры».[37] Социологическое объяснение, говорит Александер, слишком часто и неоправданно подчиняло культурные феномены социально-структурным детерминантам. Но довольно объяснять культурное через социальное! Настало время вернуть культуре «причиняющую силу» и отстоять ее автономию от социальных структур.

Другой пример: «постсоциальные» исследования науки (Э. Пикеринг, К. Кнорр-Цетина, Б. Латур). Начав с критики социального конструктивизма в исследованиях науки, эти авторы быстро перешли к критике социлогизма как такового. Так в оборот была введена идея «постсоциальной» социологии – социологии, которая уже не одержима навязчивой идеей «социального производства», «социального конструирования» и поиска «социальных оснований». Общество перестало быть «добровольной причиной всех вещей», скрытым источником причинности. Научное знание не «сделано» из Общества. Тогда из чего оно сделано? Латуру больше интересно, из чего «сделано» само Общество. Его решение приводит в итоге к «онтологическому повороту», развитию «социологии вещей», акторно-сетевой теории и другим инновациям в социологических исследованиях. Но мы сейчас в этом направлении не пойдем – оно уведет нас в онтологию и попытку обоснования социологического знания через «пересборку социального».[38] Интереснее другой путь – путь нового эпистемологического обоснования социологии. Что будет, если перенести его из философии в социологию?

1. Так же как Гуссерль возвращает автономию трансцендентальному субъекту, нам предстоит вернуть автономию (более того – суверенитет) когнитивному содержанию науки. То есть «принять знание всерьез» (а не как социальный конструкт, умело маскирующий порождающие его социальные силы), отнестись к науке как к науке (а не как к социальному институту, скрепленному языческой солидарностью). Это вовсе не означает, что мы должны вернуться к установке Просвещения и, отобрав универсальную причинность у Общества, наделить ею Знание. Не означает это и замену односторонней детерминации в схеме «Общество => Знание» их взаимным диалектическим конституированием (в духе шелеровского тезиса о «со-обуславливании»).[39] Достаточно будет вернуть эпистемологии статус самостоятельной области значений. Если психологизм и социологизм были попытками «приватизации» трансцендентального, то сегодня требуется пересмотр итогов этой варварской приватизации с последующей «национализацией» эпистемологической проблематики.

2. Поскольку социология теперь лишается особого статуса метадисциплинарной дисциплины, социолог более не может претендовать на роль судьи в споре эмпиризма и априоризма. Напротив, каждое конкретное решение этого спора делает возможным «другую» социологию. Первый приходящий на ум пример: публичные (а еще более – кулуарные) дебаты между социологами Шанинки и Европейского университета основываются на двух альтернативных (но равнодопустимых) решениях данного эпистемологического уравнения. Более того, любой социолог-исследователь решает это уравнение, определяя соотношение «теории» и «эмпирики» в своем исследовании. Без подобного – имплицитного или эксплицитного – эпистемического решения не может состояться ни одно социологическое исследование. (Напротив, эпистемическое решение не нуждается в предварительном социологическом исследовании.)

3. Отсюда, в частности, следует, что анализ когнитивных стилей различных дисциплин не является предметом социологии. Поскольку у социологии нет привилегированного доступа к сфере трансцендентального, ей придется смириться с ролью объекта эпистемологического анализа. («Оптика» социологии должна рассматриваться в несоциологической «оптике».) Сравнительное исследование когнитивных стилей, экспликация аксиом, поиск оснований «убедительности» тех или иных объяснительных моделей, определение условий возможности различных типов высказываний – социология может заметно выиграть от такого эпистемологического анализа. Если удержится от естественного побуждения свести убедительность к ангажированности, аксиомы – к интересам, объяснения – к идеологиям, а условия возможности – к социальным условиям.


[1] Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд. М.: Мысль, 1994.

[2] Мне особенно симпатичен вот этот пассаж: «Рассмотрим факты – и пусть они говорят сами за себя. Если сравнить французскую карту самоубийств с картой преследований за злоупотребление спиртны-ми напитками, то мы увидим, что между ними нет почти никакого соответствия».

[3] См. «Чем больше лежит религиозного отпечатка на образе мыслей и действий данного общества, чем полнее, следовательно, исключена здесь возможность свободного исследования, тем сильнее мысль о Боге проникает во все детали человеческого существования и направляет к одной цели все индивидуальные воли. Наоборот, чем сильнее в группе верующих проявляются частные суждения, тем менее ее роль в жизни людей, тем слабее ее сплоченность и жизненность. Мы пришли, таким образом, к заключению, что перевес на стороне протестантизма в сфере самоубийств происходит оттого, что эта церковь по существу своему менее целостна, нежели католическая».

[4] Филиппов А.Ф. Обоснование теоретической социологии: введение в концепции Георга Зиммеля // Вопросы социологии. 1993. № 3. См. также: Филиппов А.Ф. Социология пространства Георга Зиммеля // Филиппов А.Ф. Социология пространства. СПб.: Владимир Даль, 2008. С. 64 – 117.

[5] Латур Б. Когда вещи дают отпор: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006. С. 344.

[6] Durkheim E. The elementary forms of the religious life. London, 1982.

[7] Любопытно, что Андерсон в «Воображаемых сообществах» опрокидывает дюркгеймовскую схему и пытается выстроить другую объяснительную модель жизни сообщества, без всякого Верховного Существа, однако и он вынужден сохранить ключевую фигуру социологического объяснения – фигуру «а на самом деле»; нация для него – это тот способ, которым сообщество воображает самое себя. См. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс-Ц, 2001.

[8] Трущенко О. Престиж Центра: Городская социальная сегрегация в Москве. М.: Socio-Logos, 1995. С. 20-23.

[9] Латур Б. Надежды конструктивизма // Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006. С. 365.

[10] Lefebvre H. The production of space. Oxford.: Blackwell, 1996.

[11] Zerubavel E. The Seven Day Circle: The History and Meaning of the Week. NY, 1985. Zerubavel E. Hidden Rhythms: Schedules and Calendars in Social Life. Chicago, 1981.

[12] Классика и классики в социальном и гуманитарном знании // под ред. И.М. Савельевой, А.В. Полетаева, М.: НЛО, 2009.

[13] Wagner G. Emile Durkheim und Der Opportunismus // Jahrbuch für Soziologiegeschichte, 1995.

[14] Lepenies W. Die Drei Kulturen. Soziologie zwischen Literatur und Wissenschaft. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt, 1988.

[15] Levine D.N. Simmel and Parsons Reconsidered // American Journal of Sociology. 1991. Vol. 96. N5.

[16] См.: Scheff T.J. Academic Gangs // Crime, Law, and Social Change. 1995. N23.

[17] Я бы не хотел здесь углубляться в спор о «сильной программе» Д. Блура в социологии науки. Это тема отдельного рассмотрения.

[18] Хотя создатели фильма «Теория автора» и доказывают обратное весьма убедительно.

[19] Блок М. Апология истории. М.: Наука, 1986.

[20] Бурдье П. Рефлексивная социология // Теоретическая социология : антология / сост. и общ. ред. С.П. Баньковской. Т. 2. М.: Университет, 2002. См. также: Бурдье П. Объективировать объективирующего субъекта // Бурдье П. Начала / пер. с фр. Н.А. Шматко. М.: Социо-Логос, 1994.

[21] Шелер М. Социология знания // Теоретическая социология : Антология / сост. и общ. ред. С.П. Баньковской. Т. 1. М.: Университет, 2002. С. 357.

[22] Там же. С. 369.

[23] Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология / пер. с нем. В.Д. Скляднева. СПб.: Владимир Даль, 2004.

[24] Последнее высказывание, кстати, уже не из области туманного прошлого – оно просуществовало до наших дней и бытует в среде психологов, но, скорее, в виде профессиональной шутки: мол, «среди создателей нашей дисциплины не было ни одного нормального человека». Подробнее см. Вахштайн В. «Неудобная» классика социологии ХХ в. // Классика и классики в социогуманитарном знании / под ред. И.М. Савельевой, А.В. Полетаева. М.: НЛО, 2009.

[25] Московичи С. Машина, творящая богов. М.: КСП+, 1998. С. 32. По мере заката социологизма ту же роль, видимо, сыграют этнометодологи, уже активно пытающиеся «смыть с себя первородный грех социологии». Этот тезис наглядно иллюстрирует последняя работа британских этнометодологов: Hutchinson Ph., Read R., Sharrok W. There is no such thing as social science. Aldershot, 2008. А также недавняя дискуссия Михаила Соколова и Андрея Корбута: http://www.cfs-leviathan.ru/content/blogsection/8/63/5/5/

[26] См. Urry J. Sociology beyond societies. Mobilities for the twenty-first century. London ; New-York: Routledge, 2000. А также: Elster J. The Cement of society. A study of social order. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. И ответ на критику: Гофман А.Б. Существует ли общество? // Социс. 2005. №5.

[27] См.: «…большинство эпистемологов придерживаются либо априористических (и даже с некоторым возвратом к врожденности), либо эмпирических гипотез, которые подчиняют знание формам, заранее размещенным в субъекте, либо в объекте… Особенность генетической эпистемологии состоит в том, что она стремится выявить корни различных видов познания, начиная с наиболее элементарных форм, и проследить их развитие на более высоких уровнях, вплоть до научного мышления включительно». Пиаже Ж. Генетическая эпистемология. СПб.: Питер, 2004. С. 8.

[28] Дюркгейм Э. Социология и теория познания. http://www.humanities.edu.ru/db/msg/17101

[29] Wolff K.H. The sociology of knowledge and sociological theory: symposium on sociological theory. NY, 1959.

[30] Можно ли считать релятивизацию исторического знания средствами нарратологии (в стилистике «Метаистории» Х. Уайта) попыткой экспансии? Если это и экспансия, то несравнимая по своим масштабам с психологизмом или социологизмом – вряд ли эпистемологии стоит опасаться нашествия нарратологов.

[31] Яркий пример: Шматко Н.А., Качанов Ю.Л. “Габитус” вместо “сознания”: теория и эксперимент. Социология: 4М. 2000. № 12. С. 25-39.

[32] Вроде этого: Бен-Дэвид Дж., Коллинз Р. Социальные факторы при возникновении новой науки: случай психологии // Логос 1991 – 2005. Избранное. Т. 1. М.: Территория будущего, 2006.

[33] Московичи С. Указ. соч. С. 25.

[34] Гуссерль Э. Логические исследования. М., 2001. С. 3-5.

[35] Latour B. Gabriel Tarde and the end of the Social // The Social in question: new bearings in the history and the social sciences / ed. by P. Joyce. London: Routledge, 2002. P. 117-132.

[36] Данный аргумент я вставил специально для социологов науки – они это, кажется, называют «валоризацией».

[37] Alexander J.C. The meaning of social life: a cultural sociology. Oxford, Oxford University Press, 2003.

[38] Latour B. Reassembling the Social. An introduction to Actor-Network-Theory. Oxford : Oxford University Press, 2005.

[39] Перспективы такого решения проблемы показал в своем исследовании Виталий Куренной: Куренной В. Философия и институты: случай феноменологии // Логос 1991 – 2005. Избранное. Т. 1. М.: Территория будущего, 2006.

[40] Было бы правильнее сказать, что всякая наука основывается на операциях редуцирования. Более внятно эту идею сформулировал эпистемолог Дж. Нидлмен: «…идеал объяснения должен совмещать две взаимно противостоящие цели: удерживать то, что объясняется, в целостном виде… и, в то же самое время сводить его насколько возможно к тому, что уже известно, о чем есть знания, или, говоря обобщенно, к тому, что считается первичной реальностью». А значит, систематическое объяснение зажато между двумя тенденциями: «тенденцией к редукции, которая пытается свести все явление к минимуму основных реальностей, и тенденцией к когерентности, принимающей каждую вещь или идею на ее собственных основаниях». См. Нидлмен Дж. Введение в экзистенциальный психоанализ Л. Бинсвангера // Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. М.: Рефл-Бук, 1999. С. 243-245.

[41] См.: «…существует историцистская критика, являющаяся составной частью социальных наук, и ее нужно доводить до конца: она лежит в основании социальных наук, что можно увидеть у Ф. де Соссюра, когда он произвольно выбирает [в качестве основания] лингвистический «знак», или у М. Мосса, произвольно берущего в том же качестве социальный факт. Они отбрасывают любую идею об онтологическом обосновании и не призывают неких философов, чтобы подвергнуть пересмотру этот вопрос… Я вам процитирую Б.Паскаля: “Обычай – вот и вся справедливость, по той единственной причине, что он в нас укоренился… Закон сводится к самому себе. Он закон – и ничего больше”… Но если мы можем допустить, что это положение верно для политического порядка, то, может быть, оно верно и для миров относительно свободных от истории, миров вечных истин и ценностей, как, например, мир науки… И действительно, на чистый мир науки можно перенести все, что Б. Паскаль говорит о мире политики в целом». Бурдье П. За рационалистический историзм // Социологос постмодернизма / под ред. Н. Шматко, 1996. С. 12-16.

[42] Точнее, Бурдье говорит не о «форсе», а о «шике» - ВВ.

[43] http://www.sociologica.net/s19/19sta3.pdf
06 августа 2009, 23:3