Российские научные традиции или компрадорская наука?
http://www.intelligent.ru/cgi-bin/loadtext.pl?id=12658&file=articles/text255.htm Политические события последних двух десятилетий заметно изменили характер научного сообщества на территории РФ. Как и кто должен сегодня поддерживать науку, какой характер должна она иметь?
Владимир Леопольдович Каганский
Кризисное, местами даже предкатастрофическое положение науки на территории бывшего СССР очевидно. Менее очевидно, что кризис во многом лишь усиливается тем, что ранее считалось не только желанным, но и спасительным для «хорошей» науки в СССР. Это — снятие административных барьеров в поездках и миграциях учёных на Запад, возможность получения прямой поддержки исследованиям с Запада, упрощение реализации учёными своих проектов, автономизация структур Академии наук.
Всё это в той или иной мере произошло. Однако эти изменения привели как к подъёму исследовательской активности в одних областях, так и к ослаблению самого тонуса исследований в других. Многие научные сообщества стали разрушаться, ориентация самих учёных на исследования всё более заменяется чем-то иным, интенсивность профессионального общения резко падает.
Разумеется, можно полагать, что наука расплачивается вместе со всем обществом за прошлое: однако претерпевание переживаемых как бессмысленные испытаний — не моральное очищение и не имеет его оздоравливающего значения.
Подобно тому, как реформаторы из власти всё ещё считают подлинной реальностью образ западного общества, игнорируя специфику собственной страны, так и новая научная «элита» в своей стратегии явно не ориентирована на отечественные условия.
Основываясь на своём опыте работы и общении с теми, кто и делает здесь и сейчас науку, я позволю себе высказать мнение: для науки неприемлем любой способ поддержки и любой институциональный механизм — как единственный, в том числе и тот, что идёт с Запада и разделяется здесь научным истеблишментом.
Этот механизм вполне осмысленен, в нём заинтересованы конкретные социальные группы, он технологичен, что облегчает его реализацию. Но есть и иные смыслы, иные группы, иные интересы и иные ценности.
Здесь я кратко и полемически заострённо опишу этот — всё более доминирующий — способ отношения к науке и её поддержке, поставив в соответствие каждому его принципу альтернативное суждение, исходящее из предпосылок здешней реальности. Речь идёт о разных моделях науки, отвечающих разным культурным традициям и разному месту науки в обществе.
1. Поддержка конкретных проектов vs поддержка исследователей
Для фундаментальной науки российского типа характерны очень долгосрочные исследования ценностно-ориентированного типа. Само представление идущих исследований как серии проектов — сложная ролевая игра.
Проектная организация, строго говоря, исследовательской деятельности вообще не адекватна, она приемлема для социальной реализации результатов научной деятельности как производства отчуждённого научного продукта, что совсем не одно и то же.
Если же умерить универсальность проектного подхода, то выясняется, что единицей жизни науки оказывается отнюдь не проект в узком смысле слова, а деятельность отдельного профессионала или малого сообщества. Представление исследований, идущих десятками лет как полуторагодичных проектов — профанация либо имитация; зачем требовать от исследователя-профессионала мастерства в статусно-ролевых играх?
2. Поддержка организаций vs поддержка частных лиц
Несмотря на то, что надвинулся либерализм, структуры и организации получают и несравненно большую поддержку, и несравненно легче; причины сего понятны, это минимизация научно-фондовой бюрократией собственных усилий и возможность действовать по писаным правилам, бюрократическим стандартам.
Но наука в бывшем СССР (не надо говорить «советская наука» — это совсем иное) в существенной мере была структурирована (и до сих пор так) на основании неформальных персональных статусов; в СССР порядочные люди не избирались в академики, если для этого надо было вступить в компартию.
Междисциплинарная коммуникация — та вся держалась на персональных неформальных, но вполне отчётливых статусах. Ну какой формальный статус был у С.В.Мейена (1935-1987) или Г.П.Щедровицкого (1929-1994), чей вклад был огромен и в сам дух исследований, и в «копилку» результатов.
Парадоксально, но индивидуальная поддержка зрелых исследователей (реализующих функции общественных деятелей — популяризация, публицистика, публичные лекции, ученики и младшие коллеги, безвозмездная экспертиза и т.п.) обеспечивается труднее и чуть не скуднее всего остального.
3. Приоритет новых исследований vs поддержка завершения исследований и публикации результатов
Теоретически на бесконечно большом отрезке времени нужно каждый миг поддерживать исключительно новые исследования, но если обращаться к реальному жизненному циклу научного продукта и реальной ситуации науки современной России, то окажется, что несравненно важнее поддержать «расшивание» узких мест научной деятельности, в частности — публикацию, и тем самым институционализировать содержательно важные, уже проведённые исследования.
Со времён СССР до сих пор осталось немало направлений, которые станут ясны и могут лечь в основу научных, учебных и прикладных специализаций после тщательных публикаций и связанной с этим деятельности.
Навскидку назову известные мне области, которые оформятся в специальности сразу после выхода всего по десятку книг в каждой: теоретическая география, теория административного рынка в её нынешних разветвлениях, классиология (теория классификации по Мейену и Ю.А.Шрейдеру), информатика «по ВИНИТИ», теория баз данных, не сведённая к сложной математике, концепция времени (темпорология) семинара А.П.Левича, теоретическая археология, теоретическая биология как биогерменевтика, общая (не только биологическая) морфология — список очевидно открыт.
Неизбежна и републикация классических отечественных трудов, ставших уже труднодоступными, даже если они не представляют интереса для широкой публики.
Следствием ориентации на новые исследования оказывается и поддержка молодёжи, то есть романтическая концепция и модель науки, об адекватности которой надо говорить отдельно. Поддержка молодёжи оправданна, если организм (машина) науки работает в режиме обычной жизни (стабильного функционирования).
В любой иной ситуации важнее не дать пропасть уже произведённому научному продукту и поддержать уже проведённые исследования, обеспечив им социализацию и институализацию.
Стратегия поддержки молодёжи вполне осмысленна, если трактовать нашу науку как место, где надо внедрить и извне насадить стандарты научной деятельности; разумеется, это отчасти так, но в отличие от Нигерии — отнюдь не только так.
4. Контакты российских учёных с Западом vs поддержание инфраструктуры коммуникации внутри страны
Российская наука в своей немалой части связана с культурными традициями России и исследованием материала России, часто очень специфичного. Тогда, когда одновременно имеет место и то, и другое, мы имеем школы мирового уровня, отрыв которых от России просто приведёт к утрате важного для мировой науки материала.
Например, у нас есть научные объекты, которые в таком объёме просто не представлены больше нигде — многие специфичные геологические формации, флоры, фауны, экосистемы, специфичный культурный ландшафт, вечная мерзлота на половине территории (а в ней огромные объёмы палеонтологического и археологического материала), треть населения — носители лагерной культуры, полсотни полуискусственных этносов, созданных за последние полсотни лет советским административно-территориальным делением, само это административно-территориальное деление и вообще крайне специфичный советский культурный ландшафт.
Сама величина территории России (СССР), описанная на основании единых методик, — значительная ценность и огромный ресурс в области описательного естествознания, этнографии и антропологии и т.д.
Не будем напоминать про уникумы типа Каспия или Байкала или самой большой единой сухопутной империи, три столетия стандартизовавшей своё природное и культурное пространство.
Российская наука, как и русская поэзия, тем и интересна иным культурным регионам мира, что она укоренена в специфичной и плодородной культурной и природной почве.
Одного сказанного в предыдущих абзацах достаточно, чтобы считать приоритетной коммуникацию внутри страны, обеспечивающую поддержание интеллектуальной освоенности этого материала.
Значительная часть исследователей, даже работая по мировым стандартам, поддерживает интеллектуальное осмысление этого материала, что кстати, говоря, обходится мировой науке как минимум на два порядка дешевле по сравнению с чисто западным научным освоением этого материала. Отечественное научное (и вообще культурное) сообщество исполняет роль посредника между нашим материалом и мировой наукой и культурой.
5. Прямое финансирование исследований vs косвенное финансирование
Очевидная приоритетность финансирования, прежде всего, собственно исследований предполагает, что инфраструктурная компонента не является узким местом научного процесса, что достаточно высококачественных доступных научных библиотек, банков данных общего пользования, научных изданий и издательств и проч.
Но именно этот компонент сейчас чрезвычайно дефицитен. Я только что и слышу о недостаточной доступности изданий — как для чтения, так и для публикаций (в сфере, где я работаю и публикуюсь, совершенно неразрешимая проблема — публикация большой, теоретической и географической работы одновременно; признаки реализуются только попарно).
А уж про базы данных и говорить просто нечего — целые направления угасают, не имея должного материала о современности (раньше эту функцию выполняли органы государственной статистики, хотя её качество всем известно).
Далеко не всегда прямое стимулирование даёт результат, прекрасным стимулом работы является возможность публикаций в адекватном формате; видимо, серьёзные гонорарные издания куда более эффективно в финансовом отношении воздействуют на «производство готового продукта», нежели потоки персональных и групповых грантов, в принятии решений по котором очень много внешних соображений (например, стимулирование копирующих западный мэйнстрим направлений).
Кроме того (и это важно), структурированность научной среды требует активности на всех уровнях, включая и уровень издательств и изданий; да их и куда меньше, нежели персон, так что принятие решений возможно куда более обоснованное.
До сих пор в стране немало оригинальных научных направлений, не имеющих собственных изданий на русском языке, хотя сами потенциальные авторы как-то выживают, ведут исследования и публикуют результаты.
6. Приоритет при контактах западной стороны vs приоритет отечественной стороны
Приоритет западной (вообще финансирующей) стороны делает ситуацию фактически ситуацией заказа, где неизбежно производство продукции либо её имитации под стандарт заказчика; именно это и имеет место, желающие могут взглянуть на списки грантополучателей фондов, имеющих представительства в России.
Реально это сразу выстраивает модель российской науки как вторичной и копирующей внешний образец. Не боясь прослыть почвенником, я твёрдо уверен, что в стране есть зрелые научные школы, каковые не копируют буквально западные образцы, но всё равно вполне вписаны в мировой научный контекст.
За время фактической — полной или частичной — изоляции советской науки в ней отчасти в компенсацию были осуществлены оригинальные разработки. Именно эти разработки испытывают сейчас очень большие трудности с социализацией, а публика и не подозревает ни о чём подобном.
Было бы просто расточительно дать этим направлениям остаться незамеченными, тем более, что они часто несут функцию осмысления и культурного освоения российского материала.
7. Формальные, технологичные, статусные критерии vs неформальные, личностные, экспертные критерии
Приоритет формальных, в том числе статусных критериев (степени, звания, должности, публикации, премии) осмысленен исключительно для массовой ситуации. Однако производство оригинального научного продукта (вынесем за скобки высокотехнологичные фабрики знаний вроде ускорительной физики) — процесс заведомо немассовый, дело почти интимное, индивидуальное.
Крупные учёные — эксперты, их нелепо отбирать по массовым критериям, да и зачем — ведь их совсем мало.
Конечно, есть серьёзнейшая культурная проблема недоверия к экспертным процедурам, и тут ничего не поделаешь. Но одновременно — сужу по собственному опыту — представления довольно многих профессионалов о том, кто же именно является профессионалами высокого уровня, достаточно самосогласованы.
Список научной элиты России можно создать довольно быстро и на относительно небольшие средства. Но нужна ли кому-либо такая инвентаризация интеллектуального ресурса страны?
8. Поддержка лишь исследователей vs поддержка «невидимых колледжей»
При важности междисциплинарных исследований, значительной роли в них экспертной деятельности и неформальной, часто приватной коммуникации заметную роль играют персонажи, не отвечающие новым западным стандартам исследователя — мало или почти нет публикаций, учёных степеней и проч.
Однако именно эти люди играют большую коммуникативную и интегративную роль; они много и нецеленаправленно читают и много общаются, эффективно выполняя роли трансляторов новых идей и нейтральных критиков, незаменимы на семинарах некоторых типов и проч. (Судя по мемуарам, в физике начала века такие персонажи играли заметную роль; в Манхеттеновском проекте для них пришлось специально создавать места, хотя они «ничего не делали»).
В новой ситуации нет никаких способов обеспечить им поддержку. Да и о самой грантовой поддержке семинаров в расчёте хотя бы на пять лет мне и слышать не приходилось. Но мы-то хорошо знаем, сколь значима сеть таких семинаров, этот ведь и есть главный, хотя бы и «невидимый каркас» коммуникации в науке.
Его можно вообще специально не поддерживать, но тогда должен признаваться статус учёного как общественного деятеля и должный уровень его базовых доходов (сейчас около 800 долларов в месяц, на что хватит бюджета некоторых институтов РАН, если оттуда всего лишь убрать бездельников).
9. Основные формы помощи: техника и оборудование, поездки на Запад vs жизнеобеспечение учёных и их среды
В основе неписаной, но очень чёткой модели западной поддержки российской науки лежит представление, что базовые расходы уже как-то само собою обеспечиваются, а гранты и стипендии должны покрыть дополнительные расходы, в основном, нужные на социальную презентацию результатов исследований по мировым (читай — западным и уже американским) стандартам.
Но как раз базовые потребности реальных исследователей весьма часто и не покрыты; покрыты, скорее, у молодых функционеров, с молоком всосавших правила научного функционирования. Относительно легче получить поддержку именно на функционирование по стандарту, нежели чем на базовый уровень.
Произошла явная инверсия. Книг не на что купить, а вот кататься с крошечными докладиками за границу можно сколько угодно — только умей вертеться.
Спрос рождает предложение — и далеко не всегда те, кто реагируют на этот спрос (возможность лёгких контактов с Западом) — лучшая часть сообщества, часто это просто эпигоны и имитаторы.
В конце концов, мы вначале и, прежде всего, думаем и работаем, а уж во вторую очередь — ездим общаться. Но и здесь явная инверсия вплоть до формирования целой генерации из многих тысяч (а то и порядком побольше) специалистов, паразитирующих на разнице экономических потенциалов, языковом и шире — информационном барьере и проч.
В некоторых мне известных областях одни коллеги заняты делом, а другие — общением с гостеприимным Западом, совмещают то и другое просто единицы.
Пожалуй, по аналогии с известным и осмысленным, несмотря на марксистские коннотации, термином «компрадорская буржуазия» следует говорить об особой компрадорской науке.
10. Примат публикаций на Западе vs поддержание системы научной коммуникации в России
Если исходить из абстракции единой мировой науки, то дилемма является мнимой. Но если вспомнить про существование национальной культуры и связи с ней национальных научных школ, а также не забыть педагогическую ценность публикаций на русском языке, то проблема оказывается вполне реальной.
Разумеется, разрыв между русскоязычной и англоязычной наукой должен быть преодолён, но не за счёт ухода целых сегментов публикаций целиком на английский язык. По-видимому, всякая крупная научная школа и группа российских учёных должна публиковаться и по-русски.
Особенно странно выглядит ситуация, когда российские учёные занимаются Россией, целиком публикуясь на иностранных языках.
11. Поддержка дорогих, техно- и ресурсоёмких исследований vs поддержка дешёвых смыслоёмких размышлений
Поразительно, но дорогие исследования имеют заметно больше поддержки. Вернее говоря, больше поддержки получают исследования, статьи затрат которых могут быть формализованы и стандартизованы на западный манер.
Проще получить поддержку на создание большой базы данных с десятками компьютеров для исследования каких-либо экзотических меньшинств в Красночернухинске, чем выиграть грант, если у вас нет затратных статей расходов, и вы честно собираетесь исключительно думать, лёжа на диване, а диван у вас уже есть.
Между тем часто, ох как часто, неторопливые размышления (можно именовать или не именовать их методологической рефлексией) являются самыми важными и редкими. Да и как, кстати, отчитаться за подобную работу, ведь продукт работы понимания не порождает много текстов.
Проблема налицо, но она не решается. Громоздкая машина грантопроизводства не рассчитана на расшивку узких мест исследования. Для неё нужны лаборатории, компьютеры, бесконечные доклады за рубежом — что уж тут неторопливые размышления и беседы…
12. Приоритет интеграции нашей науки в мировую науку vs приоритет интеграции в национальную культуру
Постепенная интеграция российской науки в западную происходит почти автоматически и нет нужды это специально поддерживать. Однако при такой интеграции, обычно с резким улучшением личного благосостояния учёных и резким снижением их статуса в новой системе, может утратиться связь с национальной культурой.
Собственно говоря, лишь очень небольшая доля научного сообщества понимает, что это такое и этим как-то озабочена и осознанно занимается. Этим должна заниматься, говоря высоким языком, Родина, то есть общественность и культурное сообщество.
Без интеграции национальной науки в национальную культуру, в частности, таких её институтов, как огромный организм научной популяризации, достаточно скоро начнёт ещё более снижаться культурный и общественный статус науки и сама доля людей, идущих в неё. И так по контуру с самоусилением.
Масса новых учебников куда более пропитана свежими (чаще не очень свежими) западными концепциями, нежели отечественными разработками.
* * *
При замене слова «Запад» на «бизнес» мы, в общем-то, получим принципы взаимоотношения с бизнесом, деловыми кругами, хотя поддержка ими собственно научных исследований относительно незначительна, если эти исследования не оказываются составляющей технических, политических или PR-проектов.
Общие же принципы поддержки «дешёвой» фундаментальной науки (нетехнологической, нетехнократической, «не государствоёмкой»), разумеется, на мой взгляд — таковы.
Предмет поддержки — научная деятельность в целом, включая жизнь самих учёных и необходимых им служб и структур; осмысленно поддерживать науку только как целостную самоорганизующуюся среду.
Цель поддержки — обеспечение полноценных условий жизни и работы очень немногочисленной научной элиты, связанных сетью контактов супер- и полипрофессионалов, ориентированных на жизнь на родине, окружённых коллегами и учениками, входящих в отечественную культурную элиту. (Поддержка среды подразумевает её укоренённость, почвенность.)
Численность научной элиты? Она, заведомо исключая области научно-технического конструирования и номинальных учёных, выполняющих обязанности вспомогательного персонала, составит с точностью до полупорядка 3 тысячи человек, то есть от 1 до 10 000 человек. Но приблизительно столько же людей и работает внутри страны и за рубежом в сфере организации и финансирования российской науки.
Так вот именно эта элита и должна выступать целостным субъектом ответственности и распоряжения предоставляемыми ресурсами. Она и продолжает нести ответственность не столько за конкретные исследования, проекты и дисциплины, сколько за состояние интеллектуальной среды в целом, её моральный этос и смысловой тонус. Но это предполагает смену критериев и почти полностью — приоритетов.
Нынешняя РАН — реликт, поддерживать который как целостную структуру расточительно и вредно. Наука должна быть отделена от государства; по крайней мере, потому, что государство сохраняющегося типа не может не подминать под себя науку, наделяя собственно научные статусы функциями государственных чинов.
В противовес расхожим мнениям я полагаю, что из всей сохранившейся государственной научной системы наиболее ценны инфраструктурные компоненты.
Именно они и должны быть поддержаны в первую очередь — научные издания и обеспечивающие их уникальные коллективы, научные коллекции, в том числе оранжереи, заповедники, банки данных открытого пользования, библиотеки и особенно хранилища фондовых рукописных материалов, научных отчётов, аэрокосмических снимков; разумеется, и обеспечивающий персонал, независимо от его научных статусов и научной продуктивности. Иначе произойдёт быстрое обветшание этой системы.
Нынешняя «поддержка» науки во многом направлена на извлечение последних эффектов из этой инфраструктуры. Не следует также забывать, что в стране всё больше и больше развёртывается и развивается новая негосударственная наука.
© 2006 СМИ «ИНТЕЛЛИГЕНТ».
Свидетельство о регистрации в МПТР России:
Эл № 77-4347 от 5 февраля 2001 года.
При полном или частичном использовании материалов
ссылка на INTELLIGENT.ru обязательна.
Отправлено: 10.11.06 01:57. Заголовок: Интеллигент//Российские научные традиции или компрадорская наука?
